Она подошла к двери и, обернувшись, добавила:

— Все получилось как нельзя лучше! Мы избавились от Джона, не пошевельнув пальцем! Это напоминает мне того человека в Бомбее, который был так груб со мной. Три дня спустя его переехал трамвай.

Она еще раз улыбнулась мужу и вышла.

Сэр Генри смотрел ей вслед. Он чувствовал себя очень старым и усталым.

В кухне посудомойка Дорис, с глазами, полными слез, выслушивала упреки Гуджена, кухарки и старшей горничной, которые играли роль античного хора.

— Вы увидели меня с оружием. Вам нужно было сделать только одно: прийти ко мне и спросить, почему у меня в руке пистолет.

— Вы могли бы попросить совета у меня, — взяла слово кухарка, — я всегда готова помочь молодой девушке, которая еще ничего не понимает в жизни.

Гуджен продолжал:

— Во всяком случае, вы сделали то, что делать не следовало абсолютно! Придет же в голову мысль, никого не предупредив, тайно сообщить об этом полиции, да еще выбрать для этого какого-то сержанта! Если полиция вас ни о чем не спрашивает, моя девочка, лучше быть от нее подальше! Достаточно печально уже то, что она находится в доме.

— Как правильно вы говорите! — прошипела старшая горничная. — Вот со мной такое никогда бы не могло случиться!

— Мы все знаем нашу миледи, — снова сказал Гуджен, — и нас ничего удивить не может. А полиция совсем не знает ее, и просто поразительно, что эти люди имеют право ей надоедать всякого рода вопросами. Они делают всяческие предположения, и только потому, что миледи взяла пистолет, чтобы пойти погулять. С ее стороны в этом нет ничего необычного, но полицейские видят во всем злые намерения. Миледи никогда и муху не обидит, но она необычайно рассеянна и может класть вещи в самые неожиданные места. Я никогда не забуду день, когда она положила живую лангусту на поднос для визитных карточек в холле. Когда я увидел эту лангусту, я подумал, что у меня галлюцинации.

Дворецкий замолчал. Нравоучения закончились. Кухарка еще раз повторила Дорис, что мистер Гуджен говорил с ней исключительно в ее собственных интересах, и отослала ее чистить зелень. Сама она в глубокой меланхолии вернулась к плите. Очень трудно испечь приличные пирожные в доме, где атмосфера испорчена присутствием полицейских.

Глава XXII

Вероника Крей была очень элегантна. Ее спортивный костюм показался Пуаро похожим на костюм Генриетты. Вероника распространяла вокруг себя аромат, который Пуаро сразу уловил. С ослепительной улыбкой она обратилась к нему.

— Месье Пуаро, я только что узнала, что именно вы были моим соседом так долго, мне так хочется с вами познакомиться!

Он поклонился, поцеловал протянутую руку и проводил гостью к креслу. Она отказалась от предложенных напитков.

— Месье Пуаро, — продолжала Вероника. — А ведь я пришла поговорить с вами. Серьезно поговорить. Я очень волнуюсь.

— Вы чем-то обеспокоены? Это меня огорчает.

— Вы знаете, что завтра будет дознание по поводу смерти Джона Кристоу?

— Да.

— Моя история так необыкновенна, что кажется почти невероятной. Но я надеюсь, что вы мне поверите, вы ведь прекрасно знаете людей!

— Немного, — подтвердил Пуаро.

— Ко мне приходил инспектор Грендж, — продолжала актриса. — Он почему-то уверен, что мы с Джоном поссорились. В некотором роде это, конечно, так, но совсем не в том смысле, как он это себе представляет. Я сказала ему, что не видела Джона пятнадцать лет, а он не захотел мне поверить. Но это же правда, месье Пуаро, истинная правда!

— Если это правда, то это легко доказать. Вам нечего беспокоиться!

Она улыбнулась.

— Дело в том, месье Пуаро, что я не осмелилась рассказать инспектору, что произошло в субботу вечером. Это настолько фантастично, что он определенно отказался бы мне поверить. Но мне нужно об этом кому-то рассказать… поэтому я и пришла к вам!

— Этим вы оказываете мне большую честь. Пуаро подумал, что она совершенно в этом не сомневается. Красивая, даже очень красивая, она уверена в своей власти и неотразимости. Настолько уверена, что иногда может и ошибаться.

— Пятнадцать лет назад, — продолжала Вероника, — мы с Джоном были помолвлены. Он меня очень любил, так сильно, что иногда эта любовь меня даже беспокоила. Он хотел, чтобы я бросила театр, чтобы моя жизнь была тенью его жизни. Он был сильной личностью, не считался с чужим мнением, и я поняла, что не смогу жить так, как он мне предлагает. Я расторгла нашу помолвку. Боюсь, он очень страдал.

Лицо Пуаро ясно показывало, что обратное кажется ему совершенно невозможным. Она продолжала:

— Я увидела его после долгой разлуки только в прошлую субботу вечером. Он проводил меня до моего дома и, как я рассказала инспектору, мы разговаривали о прошлом. Только мы на этом не остановились…

— Вот как?

— Джон потерял голову. Поверьте мне! Он был просто безумным. Он требовал, чтобы я бросила мужа и детей, добилась развода, вышла за него замуж. Он говорил, что никогда не мог меня забыть, что время для него остановилось с того дня, когда он меня потерял…

Даже под гримом было видно, как она бледна. Вероника закрыла глаза и открыла их через несколько секунд с застенчивой улыбкой.

— Вы верите, месье Пуаро, что чувство может продолжаться годами?

— Верю.

— Вы верите, что можно не забывать, ждать, строить планы, надеяться, сохранять свою волю для того, чтобы добиться, в конце концов, исполнения своих желаний? Вы верите, что есть мужчины, способные на это?

— Да. Женщины тоже…

— Я говорю о мужчинах, о Джоне! Естественно, я начала смеяться над тем, что он говорил, я не принимала его всерьез, я просто сказала ему, что он сумасшедший. Мы очень долго спорили, и было уже очень поздно, когда он ушел. Он остался таким же непримиримым упрямцем…

Вероника сглотнула и продолжала:

— Вот почему на другой день утром я послала ему записку с просьбой снова прийти ко мне. Это нельзя было так оставлять. Я должна была убедить его в том, что то, что он требует, — невозможно.

— А это действительно было невозможно?

— Конечно, это было невозможно! Абсолютно невозможно! Он пришел ко мне, но повторилась сцена, разыгравшаяся накануне. Он не хотел ничего слушать и продолжал настаивать… Я ему заявила, что он теряет время, что я его не люблю и даже питаю к нему отвращение!.. Я была вынуждена очень жестоко с ним обойтись, мы расстались обозленные… И вот теперь он мертв!

Пуаро смотрел на ее руки с переплетенными пальцами — большие, широкие, некрасивые, даже жестокие. Они выдавали необычное волнение. Вероника стала жертвой своих эмоций, но ему показалось, что она нисколько не опечалена. Чувство», которое сейчас в ней преобладало, было гневом. Разновидность эгоистической злопамятности.

— Вот это, месье Пуаро, — продолжала она уже спокойнее, — я и хотела вам рассказать. Что мне было делать? Выложить все, что произошло, или сохранить это в себе? Все это правда, но поверят ли мне?

Пуаро молча смотрел на нее. У него не создалось впечатление, что Вероника сказала ему правду, но что-то в ее рассказе соответствовало истине. Она, очевидно, исходила из фактов, но излагала их по своему усмотрению.

И вдруг он все понял. Она переставила роли! Это она не могла забыть Джона. Он ее, а не она его оттолкнула. Она не могла молча перенести унижение, которое он заставил ее испытать, она была в ярости от неудачи. Страдала ее гордость, и Вероника представила версию более для нее выгодную и дававшую ей отмщение.

— Если все это имеет отношение к смерти Джона Кристоу, — наконец сказал Пуаро, — то вам придется все это изложить. Если же ничего такого не было, то вполне можете это сохранить в себе.

Вероятно, его ответ разочаровал ее. Пуаро угадывал настроение посетительницы. Она была бы в восторге, если бы ее историю напечатали на первых полосах газет. Может быть, она даже пришла с надеждой, что он поможет распространить эту историю…

Как бы то ни было, Вероника не выдала своих чувств. Она встала.